История уличного весовщика, ставшего городской знаменитостью
71-летний Иосиф Пятунин почти 30 лет взвешивает рязанцев в центре города. Денег немного, зато для местных он стал родным.
Иосиф Пятунин – живая достопримечательность Рязани. В 1990-х, потеряв стабильный заработок, он стал взвешивать горожан за деньги, как делали многие его земляки. Сейчас он остался единственным весовщиком в городе, и воспользоваться его услугой – местная традиция, сообщает TJ.
Много лет он вместе с медицинскими весами сидит на Почтовой улице, в 2013 году ставшей пешеходной. И рассказать он может не только о весе и здоровом образе жизни, но ещё и об отце-дворянине, жизни в ссылке и детском доме, а также о рязанском бизнесе в «лихие девяностые».
«Весь заработок за первый сезон я потратил на более хорошие весы»
До конца 80-х годов я работал штамповщиком на Рязанском комбайновом заводе. Мы там получали очень даже неплохо, от 220 до 250 рублей. Потом всё это рухнуло. Сначала задерживали зарплату, потом вообще перестали платить. Мы тогда язвили:
«Нам солнца не надо – нам партия светит, нам хлеба не надо – работу давай».
Я в то время активно участвовал в добровольной народной дружине. Меня хорошо знали в охране и предложили должность сторожа в цехе товаров народного потребления. Там выпускали кашпо, табуретки, много чего. Воровство процветало страшное, и этому нужно было положить конец.
Взяли сторожами меня и одного моего товарища – Илюшкина, фронтовика. Мы с ним обошли территорию и обнаружили, что в некоторых местах прямо к забору, окружающему цех, приварены штыри. По ним можно было подняться, даже не запачкавшись.
Мы эти штыри пообрубали. И всё равно люди в цех нагло лезли, иногда приходилось драться. Но мы это дело отбили, красть перестали. На этой работе какое-то время нам зарплату платили, меньше заводской, но жить можно. Потом и её перестали. И всё.
Один мой знакомый служил во вневедомственной охране, предложил пойти к ним. Мне там сказали: «Мы платим мало, но регулярно». Семью было не прокормить, стал искать подработку. Что делать? Я в детстве немножко вязал. Хотел купить вязальную машинку и продавать эксклюзивные вещи. Но на неё ещё надо было заработать, она дорого стоила. Я вспомнил о своём медицинском образовании – я раньше работал сельским и военным фельдшером, – купил простые напольные весы и стал взвешивать людей за деньги.
Первое время жена относилась к этому весьма скептически. Тем более, все заработанные деньги за первый сезон я потратил на более хорошие, медицинские весы. Они были очень дорогие. Но когда второй сезон начал приносить более-менее стабильный доход, она поверила в это дело. Надо купить – покупай, надо отремонтировать – ремонтируй.
«Моё кредо – думать о людях»
Весовщиков в Рязани тогда было в избытке. И старики, и старушки, и молодые. Но они делали одну ошибку: задирали цены. Хотели получить всё и сразу. Я поставил цену более чем умеренную. И ко мне люди пошли. А я ещё участник художественной самодеятельности, пишу стихи. Стал сочинять присказки. Вот, допустим, становится на весы маленький мальчик, и я: «Так-так-так, мальчик-хулиганчик, маму-папу непослушанчик». Он смеётся, папа с мамой улыбаются. Я продолжаю: «Много бегает, мало ест, типичный вес сушёного кузнечика». Говорю им вес, и они уходят довольные.
Когда молоденькая девушка на весы становится, говорю: «Должен вас огорчить». Она: «Что такое?» – «До серьёзной замужней женщины вы ещё пока не доросли», – «А кто же я?» – «А у вас типичный вес влюблённой девушки». Девушки весят чаще всего около 50 килограммов и все влюбляются. Сам бог велел их так называть.
Как правило, женщина весит в районе 70 килограммов. «Я вас поздравляю, у вас вес серьёзной замужней женщины», – и она довольная стоит. В те времена, не как сейчас, быть замужней считалось нормальным и престижным. А если вес около шестьдесят с чем-то, как назвать? Вроде для женщины это маловато, для девушки многовато. Я думал-думал. «Типичный вес девушки, которую любят и балуют дома». И всё, девушки плывут.
Или, допустим, «курсантский вес» – 70 килограммов. Это сейчас осталось одно, а раньше в Рязани было три военных училища. Курсанты у меня тоже взвешивались. Я говорю: «У вас типичный курсантский вес». Но всё равно, надо что-то сказать, чтобы смеялись. «Ваше сердце открыто к любви и подвигам, что вы сегодня вечером своей девушке и докажете по полной программе». Много людей весят свыше 100 кг – это генеральский вес. А тех, у кого больше 160, взвесить не могу – весы не предназначены.
Главное не наглеть. Моё кредо – думать о людях. Когда я начинал, цена была 200 рублей, после деноминации это стало 20 копеек. Потом потихонечку добавлял, и доросло до 3 рублей. Так и осталось. Я исхожу из того, что моей услугой может воспользоваться любой. Нет денег? Вот, допустим, подошёл ко мне парень, хотел взвеситься, а он только что из тюрьмы. Я говорю: «Пожалуйста, становись». Взвесил его. Потом ко мне другой человек подошёл, говорит: «Не заплатил, что ли?» – «Он только что из тюрьмы», – «Ааа, понятно». Сам взвесился, за себя заплатил и за того парня тоже.
«Когда они увидели, сколько я заработал, кинули деньги на землю и ушли»
У нас были всякие бандитские группировки, которые собирали дань. Как-то в самом начале ко мне подошли два здоровенных мужика, говорят: «Пошли». Зажали с двух сторон, я дёрнулся – бесполезно. Они меня за павильончик завели, вытряхнули всё из карманов. Но когда увидели, сколько я заработал, кинули деньги на землю и ушли.
Бывало, приходилось драться. Знаете, есть такое слово – «сявка», это мелкий уголовник. Вот, трое таких сявок ко мне подошли: «Будешь платить, ты, такой-сякой». Психологически меня пытались подавить. Я послал их на три буквы, прямо в лоб, они ушли. А меня жена приходила подменить – отпускала пообедать и в туалет, я уходил в заброшенный домик. Они меня там подкараулили. Ножички достают, типа перочинных – думали, что испугаюсь. Я нагнулся, схватил песок под ногами – и им в глаза. Палка очень удачно попалась, я её схватил и стал их бить, не разбирая куда. Всё, их как ветром сдуло и больше не приходили.
Все весовщики тогда были нелегалами, и я тоже. Регистрационную палату в Рязани возглавлял человек по фамилии Сталин. Я к нему ходил каждую весну, перед началом сезона, чтобы зарегистрироваться индивидуальным предпринимателем. Мне отвечали, что этот род деятельности не предусмотрен инструкциями, и отказывали. Я разворачивался и уходил. Но кушать хочется, и шёл работать.
Как-то сидел на рынке, ко мне подходит молодой человек очень приятной внешности: «Здравствуйте. Мы за вами наблюдали и пришли к выводу, что вы можете платить дань». Я говорю: «Это кто это – мы?» Он мне называет фамилию одного милиционера. Я говорю: «Милой, я этого человека знаю. Ты лучше бы другую фамилию выбрал бы, чем меня так разводить. Иди отсюда подобру-поздорову, не прокатит». Он ушёл.
На следующий день пришёл тот самый милиционер: «Будьте добры ваши документы». Рядом торговали – он к ним не подходил, только ко мне. А какие документы? Паспорт есть, говорю. А он мне: «Документы на право заниматься предпринимательской деятельностью». У меня их не было, и он, досконально соблюдая все требования, составил протокол за незаконное занятие предпринимательской деятельностью. Но учитывая, что это первый раз, мне милиционер сделал замечание и потребовал прекратить незаконную деятельность. Я прихожу к жене: «Так и так. Что, мы будем платить дань?» Она говорит: «Ты с ума сошёл? Я тебе передачки в тюрьму носить не хочу».
И я снова пошёл в регпалату, а там говорят: «У нас новое указание. Пожалуйста, регистрируйтесь и платите налог на вменённый доход». Неделю оформлял документы, а потом снова пошёл на своё место.
Через полчаса ко мне подбегает тот милиционер: «Ты что пришёл? Я сейчас быстренько штраф наложу». А я ему так с гордостью свидетельство даю: «Вот, смотри». Он прочитал очень внимательно. «Вот ты дурак», – говорит. Мне свидетельство вернул и ушёл. После этого я работал спокойно.
К концу 90-х я остался единственным весовщиком: кто-то нашёл себе работу, кто-то умер. А потом в администрации мне сказали: «Что ты ходишь? Вот тебе последний окончательный документ и сиди». Выделили мне это место – я на нём и сижу потихонечку.
«Они не ожидали, что какой-то дед в русской провинции так может»
Приходят взвешиваться самые разные люди. Кто-то прочитает в газете, по телевизору иногда меня показывают – и из любопытства приходят. Другие приводят знакомых, говорят: «Ты послушай, послушай, что он сейчас скажет». Есть кто-то, кто увидел меня впервые и решил вес проверить. Он у меня на весы встаёт и говорит: «О, как много-то, ё-моё». Послушает мои советы.
Есть спортсмены, которые до и после тренировок хотят проверить вес. В спортзале ведь простые напольные весы, а у меня рычажные, надёжные. Я их регулярно ремонтирую и поверяю в центре стандартизации, метрологии и сертификации.
Как-то ко мне подошёл молодой человек лет двадцати пяти. Взвешивается и говорит: «А вы не помните? Я был сушеным кузнечиком». Ещё на той неделе была встреча выпускников. Они ко мне подходили, чуть не плача: «Ой, дедушка, мы тут 25 лет назад взвешивались. Вы ещё живы?». Я говорю: «Погодите немного».
Из вип-персон у меня взвешивался только наш губернатор. А так, люди не представляются. Подходили туристы из Франции. А я немножечко язык знаю, меня ещё папа учил. Подходят ко мне французские туристы. Я девушку приглашаю: «Bonjour, mademoiselle. S‛il vous plait». Говорю по-французски, что она «влюблённая девушка» – смеётся. Они не ожидали, что какой-то дед в русской провинции так может. Буквально несколько фраз – и отношение совсем другое.
За советами приходят не очень часто. Я стараюсь в душу к человеку не лезть. Спросят – отвечу. Лет пять назад приходила женщина. Она своего сына жёстко воспитывала – чтобы он в современном обществе выжил. И он стал потом к ней так же относиться. Она ко мне приходит и плачет. Я говорю: «Слушайте, попытайтесь наладить отношения со снохой, она поможет». И действительно, в следующий раз она приходит: «Ой, какой вы молодец, так всё посоветовали хорошо. Я со снохой так дружно живу. И сын не тиранит меня больше».
Бывают медицинские советы. Приходил мужчина, он всё переживал из-за того, что худел: «У меня онкология! У меня онкология!». Я смотрю на него как фельдшер: нет у него признаков такого фатального заболевания. Кожа здоровая, глаза блестят, губы хорошо окрашены, ногти не синие. Конечно, если бы собрать анамнез, может, что-нибудь найдётся. Но пока явных признаков нет.
Я говорю: «Сдайте анализы на глистов». Он отвечает: «Ты что, смеёшься, что ли?» Я его потом долго-долго не видел. Приходит как-то весь высохший, но довольный. Говорит: «Вы знаете, что у меня было? Цепень». Ему делали операцию. Три головки вытащили из желудка. А пришёл худой, потому что операция полостная, сложная.
А насчёт веса – какие советы могут быть? Гимнастика, горячий душ, диета. «Ни в коем случае не фруктовые, а овощные соки пейте», – говорю. Есть люди, которые соблюдают, есть те, которые, к сожалению, дают слабинку в этом плане. Это зависит от человека. Хочешь быть здоровым – надо прилагать свои усилия. Я немножечко себя подзапустил в этом году. А так, делаю зарядку, пробежки, купание в холодной воде. Мне 71 год. Посмотрите. У моей жены подружка есть, и для неё мой возраст стал открытием.
«Папу приговорили к вечной ссылке, в которую он должен был ехать за свой счёт»
Есть семейная легенда об истории рода Пятуниных, которую мне рассказывала бабушка. В 1000 году в Европе ждали Второго пришествия и Страшного суда. Этого не случилось. Год, второй, третий, пятый – пришествия нет. Люди вздохнули с облегчением. Тогда владетельные сеньоры начали предаваться безудержным развлечениям – турнирам и охоте.
Франция – государство маленькое, а знати много. Они быстренько дичь-то всю повыбили, охотиться стало не на кого. А на охоте же получали боевые навыки. И король повелел доставить во Францию диких животных из Польши – в Париже она считалась захолустьем.
В Польше зверей отлавливали и везли во Францию, там распределяли по лесам. Наложили, по-моему, 10-летний мораторий на добычу этой дичи, чтобы она размножалась. В этом деле отличился лях, то есть поляк, Пята. Он был человеком предприимчивым и вернулся в Польшу уже человеком меча.
Прошло несколько столетий, и его потомок что-то не поделил с королём Польши и с 17 всадниками убежал от расправы на Русь. Добился аудиенции с царём Алексеем Михайловичем, понравился ему и был принят на военную службу. На прокорм он получил село Ярославка под Угличем. С тех пор его потомки Пятунины так и служили государству Российскому.
И сейчас в Угличе Пятуниных очень много. Если я приеду, меня спросят, чьих Пятуниных я потомок. Скажу, что я внук Алексея Ильича. Он был почётным мировым судьёй Углича. Мой папа – Пятунин Григорий Алексеевич. Он окончил учебный военно-морской корпус в 1918 году.
Его приняли на линкор «Марат», и за шесть лет он сделал карьеру от командира кормовой орудийной башни до, по официальным данным, старшего штурмана, а по неофициальным – помощника командира линкора. А потом флот стали очищать от дворян, и отца первый раз арестовали, года на три или четыре.
После выхода на свободу, в Томске, отец женился на дочери местного почтмейстера. В 1937 году его арестовали во второй раз, всё, враг народа. Жена исчезла в ту же ночь, как отца арестовывали, и они больше никогда не виделись. Его приговорили к 10 годам заключения, которые он отбыл по полной программе.
В 1947 году он вышел на свободу и устроился на Артинский косный завод. Там работала моя мама. Она окончила Касимовский индустриальный техникум – по тем временам это было примерно так же, как сейчас окончить МГУ. По распределению она попала на этот завод. Так мои родители познакомились и стали жить вместе, но брак не регистрировали.
В 1949-м мама забеременела, и в том же году папу арестовывают третий раз. Мама беременная ночью бежала за воронком и кричала: «Гриша, Гриша, я тебя не брошу». Снова следствие, опять враг народа. И приговорили его к вечной ссылке в глухой сибирской деревне. Причём, ехать туда он должен был за свой счёт. Ларчик просто открывался: в этом колхозе требовался технически грамотный человек, а никто ехать туда не хотел. Вот моего папу туда и отправили.
Первое время он был единственным в колхозе грамотным техническим специалистом. Ремонтировал трактора, ремонтировал электростанцию. А дальше в колхоз стали возвращаться демобилизованные танкисты, которые тоже разбирались в технике. И НКВД выпустило постановление, чтобы отца не подпускали к агрегатам, чтобы он какую-нибудь диверсию не совершил.
«Я сутки визжал от безнадёги: понял, что меня, как братика, закопают в землю»
Меня назвали в честь Сталина, хотя моё домашнее имя Валерий. Официально я родился 5 января, но неофициально праздничный пирог всегда пекли 22 декабря. А день рождения Сталина – 23 декабря. Папа до освобождения писал прошение о помиловании, ходатайства всякие. В них он рассказывал, что у него родился сын в день рождения Сталина, назвали Иосифом. Надеялся, что помилуют.
Когда я родился, мама кинулась разделить с папой его участь, со мной на руках. А в том колхозе жило много калмыков, которые в силу каких-то особенностей были подвержены туберкулёзу и болели открытой формой. Мои родители заразились и начали умирать.
Я мало что могу вспомнить из тех времён. Но ту атмосферу безнадёги, безысходности, обречённости – помню очень хорошо. Тем более, у меня там родился братик Игорь, и он умер. Я это понял, когда его положили в ящик и заколотили, а папа потом его на кладбище закопал. Через несколько дней моей маме сказали: «Помрёте вы здесь, помрёте». Тогда со мной случилась истерика. Сутки визжал от этой безнадеги. Я понял, что меня, как братика, закопают в землю. Но к счастью, случился 1953 год. Сталин умер, и нас освободили.
Мой папа из 58 лет жизни 30 провёл по тюрьмам и лагерям.
Мы поехали в Касимов. У нас там маленькая комнатка и кухонька. В то время это было совершенно естественно, потому что сотни тысяч таких, как мой папа, возвращались, жили в кухнях, в коридорах. Сначала мои родители имели определённые льготы по трудоустройств
